«Не могу забыть…». Дизайнеры о войне

Фатов Вячеслав Александрович

В 1943 году мне было всего 15 лет, поэтому для поступления в Пермское Училище морских лётчиков пришлось подделать документы, добавив себе два года. Учитывая предыдущий опыт участия в партизанском отряде и подделки там немецких «аусвайсов» это не составило большого труда.

В октябре 44-го, после окончания обучения, я выбрал местом службы Балтийский флот – поближе к родному Ленинграду. Тут, на острове Эзель, базировалась штурмовая авиадивизия, которую прикрывал 12-й истребительный авиаполк. Поначалу я служил здесь в качестве механика, но тянуло в небо. После настойчивых просьб командир наконец сказал: «Хорошо, давай попробуем поставить тебя на крыло». Я взлетел на Як-9, сделал несколько кругов и сел без единой помарки, после чего меня перевели в лётчики – но на боевые вылеты не отправляли.

Как-то взлетаю на очередной учебный полёт возле аэродрома, и вдруг из облаков выныривает Фокке-Вульф 190, начиная играть со мной как кошка с мышкой. То слева зайдёт, то справа, то к земле пытается прижать. Наконец, думая что он от меня отстал, иду на посадку, промазываю мимо полосы на «глиссаде», беру штурвал на себя с целью уйти на второй круг… и ловлю в прицел чёрный фюзеляж с белым фашистским крестом, разом нажимая на все гашетки.

Так я сбил первый самолёт. Немецкий лётчик остался жив и спустился на парашюте, его доставили в штаб полка. Оказался он асом с многочисленными серебряными крестами, при этом настойчиво требовал показать чрезвычайно хитрого русского лётчика, который его, имеющего такой опыт, смог обмануть и сбить.

Когда к нему наконец привели меня, молодого парня в не по мерке сшитой форме, тот начал кричать что-то на немецком, но, в общем, было понятно, что он кроет всеми нехорошими словами проклятых коммунистов, которые показывают вместо настоящего русского аса какого-то хилого пацана. Затем меня наградили медалью «За отвагу», при этом я искренне говорил командиру, что стрелял не специально, а от страха. Было мне тогда шестнадцать лет.

И ещё одна военная история вспоминается. В апреле 1945 года из Восточной Пруссии немцы уводили по Балтике караван судов с «тяжёлой водой» (уже тогда нацисты проводили эксперименты с расщеплением атомного ядра). Уводили быстро, наши корабли не успевали караван сразу перехватить и меня отправили на воздушную разведку. Лечу – и вижу внизу маленькую чёрную полоску на воде. Докладываю по рации на базу о непонятном объекте, спрашиваю разрешения спуститься, иду на снижение – и ловлю в прицел идущую в надводном положении немецкую подводную лодку с белым крестом, при этом опять подсознательно давлю на все гашетки...

Нет, лодку я конечно тогда не потопил, однако повредил ей рули и систему погружения. Так она и плыла дальше по прямой, пока её не окружили наши тральщики и не взяли команду в плен. За это командир дивизии генерал Челноков 9 мая 45-го вручил мне орден Красного знамени. Спустя годы я бывал в Германии, мы общались с их ветеранами, причём вполне дружелюбно. И они мне говорили, что тогда, вероятнее всего, я спас экипаж подлодки. Ведь сообщи я нашим тральщикам координаты, как должен был поступить по уставу, её бы накрыли глубинными бомбами и никто из команды в живых точно бы не остался. Такие вот парадоксальные истории войны, которую не дай Бог, конечно, повторить.


Слава Фатов после первого самостоятельного вылета на стоянке 3-й эскадрильи 12-го истребительного полка в Мемеле, 1944 г. Слава Фатов около своего самолета, 1945 г.

Печкин Алексей Алексеевич

Родился я в 1936-м – в год, когда моего отца Алексея Владимировича Печкина, окончившего Текстильный Фабзавуч (то есть Школу фабрично-заводского обучения, приравниваемую к техникуму) по специальности «механик», призвали в бронетанковые войска РККА (Рабоче-крестьянская красная армия). По окончании срока службы его, вместо демобилизации, отправили в Карелию, где в начале декабря 1939 года началась так называемая советско-финская война за отвоевание территорий, близко расположенных к Ленинграду (граница проходила по реке Сестре и Белоострову). Он был командиром лёгкого танка Т-26, который принял участие в боевых действиях на так называемой «линии Маннергейма» и, однажды, был подбит. При этом экипажу (3 человека) пришлось в течение нескольких часов отстреливаться от наседавших врагов из пушки и двух пулемётов до подхода помощи. Отец и водитель-механик были тяжело ранены и отморозили ноги, после чего почти год лечились в госпитале. Механику, деревенскому парню, бывшему трактористу с 4-х классным образованием, присвоили звание Героя Советского Союза, а отца наградили лишь медалью «За отвагу», так как он происходил из «мелкобуржуазной интеллигенции».

Затем он принял участие в Великой Отечественной войне, а мама со мной осталась в Ленинграде, где нас и застала блокада, о которой мне вспоминается такая история. Однажды летом 1942 года к нам домой буквально доковылял живший неподалёку и чудом не умерший в жуткую зиму 1941-42 года мой двоюродный дядя Иван Иванович Печкин (жили мы в коммуналке на углу улиц Моисеенко и Мытнинской, в большой угловой комнате с развешанными тогда по стенам отпаренными сохнущими бинтами, которыми мне, практически прикованному к кровати из-за блокадной экземы, бинтовали ногу). После какого-то скудного угощения от моей мамы дядя сел за рояль (который мамочка уберегала от сожжения) и, буквально вдалбливая костяшками пальцев клавиши, спел сочинённую им песню в ритме четыре четверти:

– Блокадный Ленинград, опять тебя бомбят,
Снаряды дальнобойные летят!...

(Припев:) В квартире холодно! В желудке голодно!
И нет ни хлеба, ни воды!...

– В окошечко глядим и кошечек едим,
И на закуску клей себе варИм...
(Дальше припев...)

– Нет жрать – так хоть поспать!
Нет сил – ползком в кровать!
Не сдохнуть ночью – чтобы утром встать!...
(Дальше припев)... 


 Такие вот страшные были времена: много случаев разбоя и каннибализма, но ещё больше случаев героизма и взаимной помощи, равнозначной сохранению чужой жизни... Но это уже совсем другие истории.


Лагерь старшеклассников в Сиверской, 1951 год, первое общение с девочками, обучение с которыми шло раздельно. Лёша Печкин сидит в первом ряду справа.

Кузнецов Анатолий Александрович

Я родился в Германии в 1946 году, где отец служил в звании майора и куда к нему приехала моя будущая мама, воспользовавшись Указом от 1945 года, разрешающим жёнам советских офицеров выезжать к мужьям за границу.

Отец собственноручно выписал мне свидетельство о рождении, так как военный писарь был, по его словам, какой-то криворукий. Происходило это в помещении в пригороде Берлина Карсхорст, где маршал Жуков принял капитуляцию Германии в ночь с 8 на 9 мая 1945 года. Так с момента рождения я приобщился к истории.

Кузнецов Александр Антонович, мой отец, был уникальным человеком. В первые дни войны он подал заявление о добровольном зачислении в армию, хотя, будучи первым секретарём Кронштадтского райкома комсомола и членом Ленинградского обкома ВЛКСМ, мог рассчитывать на бронь.

Начинал воевать на Волховском фронте, прошёл через Ленинградский и дошагал до столицы Германии, освобождая Белоруссию, Прибалтику и Польшу. Вся грудь в орденах и медалях. О войне говорил мало, но одна его история запомнилась мне особенно хорошо. Наверное он считал её весёлой, потому и рассказывал. На Волховском фронте они держали позиции в лесу, изрытом окопами. Долго держали, три года – тут наши, там немцы. Жили в землянках. Зима с 1941-го на 42-й год была очень холодной, потому по вечерам разжигали посреди землянки костер, отогревая промёрзшую землю, потом накидывали еловый лапник и заваливались спать под шинельки. И вот как-то поутру он проснулся – а ни головы, ни рук не поднять. Вмёрз. Его оттуда выдолбили, но до конца жизни, до 96-ти лет, он зимой носил тёплые варежки, руки грел.

Война коснулась всей нашей семьи. В 1941 году не вернулся из боевого вылета брат моей мамы Николай Павлович Цветков, орденоносец, герой финской войны. Один брат отца, Николай, погиб в 1941-м, а второй, Анатолий, в 1942 году (кстати, у меня тоже мог быть брат Валерий, если бы он не умер на руках у мамы во время эвакуации из блокадного Ленинграда по Дороге жизни зимой 1942 года). Мой тесть был командиром роты огнемётчиков и дошёл до Берлина, а тёща служила медсестрой в госпитале вблизи Кировского завода, практически на передовой линии обороны Ленинграда.

Отец вплоть до ухода из жизни в 2015 году встречался со школьниками и студентами, проводил уроки мужества, активно работал в различных советах и комитетах. Не случайно в 1996 году в школе №79 Калининского района был открыт мемориальный музей его памяти. 9 мая я обязательно приму участие в акции «Бессмертный полк». На штендере, кроме портрета моего отца, будут и фотографии моих родственников по линии жены, которых я не могу не вспомнить.


Отец А.А. Кузнецов (в центре) с боевыми товарищами, 1944 г. Он же на 70-летие Победы на фоне стенда с его фотографией, 2015 г.

Ходьков Юрий Леонтьевич

В 1941 году мы были в Одессе и мне исполнилось три года. Отец с первых дней войны ушёл на фронт и воевал в пехоте до самой Победы, при этом вернулся без единой царапины. Момент его возвращения с фронта я запомнил как кинокадр – едет полуторка, а отец стоит на подножке в развивающейся шинели… 

Но это было потом. А тогда немцы очень быстро подошли к Одессе и в городе началась паника. В Новороссийск уходило два парохода, при этом первый был «блатным», для партийного и хозяйственного актива с родственниками. Мы с мамой, сестрой и братом на него не попали, что нас спасло, так как пароход был потоплен в Чёрном море немецкой авиацией. Второй пароход с нами на борту благополучно добрался до Новороссийска.

Моя мама была профессиональным преподавателем, а тут ей пришлось стать воспитательницей детского сада: сорок три ребёнка плюс нас трое. Но она как-то справлялась. Мне же запомнилось, что тогда к берегу массово прибивало волнами чёрные матросские бескозырки – а рядом лежал убитый розовый дельфин.
Вскоре немцы подошли и к Новороссийску, а мама со всеми детьми и тремя сотрудницами садика отправилась с обозом на Кубань, что не спасло от оккупации.

Впрочем, детский садик функционировал и при немцах, хотя маме для этого приходилось постоянно разъезжать по ближайшим казачьим станицам в поисках продуктов.

Тогда на Кубани я часто и с интересом наблюдал в небе воздушные бои наших самолётов с немецкими, а спустя пол века узнал, что именно тогда там летал знаменитый Покрышкин.

Потом Кубань освободили, а через какое-то время нас нашёл в Новороссийске вернувшийся с фронта отец...

Впрочем, с немцами я встретился ещё раз в Ленинграде в 1949 году, где они в качестве военнопленных строили новые дома рядом с нами на Охте – а мы, мальчишки, бегали для них в магазин за хлебом. Но это были уже совсем не те бравые немцы, которые мне запомнились по периоду оккупации…

Игнатов Всеволод Павлович

Случай, о котором хочу рассказать, случился в Евпатории в 1944 году, куда мама со мной, семилетним мальчишкой, сестрой и младшим братом переехала с Дальнего Востока в связи с необходимостью перемены климата и лечения меня на целебных грязях после серьёзной операции на травмированном бедре. Отец же остался на Дальнем Востоке, где работал в управлении «Дальстроя».

Нам дали комнату на Приморском бульваре недалеко от моря. Мама устроилась на работу, а мы, пацаны, были предоставлены сами себе. Город, почти полностью разрушенный, приходил в себя после недавнего освобождения от фашистов. Сейчас это трудно представить, но все мы, 6-10-летние мальчишки, были вооружены: кто «Парабеллумом», кто «ТТ», а я имел «Вальтер». Когда находили в окопах или землянках патроны, то устраивали стрельбы по бутылкам и банкам. О риске для себя никто из нас не задумывался, хотя каждую неделю кто-то из мальчишек погибал или становился калекой… Однажды, купаясь в тёплом море, мы заметили сидящую вдали на мелководье огромную корабельную контактную мину с «рогами», которые при ударе о корпус корабля работают как детонаторы. Мы, дурачьё, плавали вокруг этой страшной громадины, заросшей илом и ракушками, пробуя раскачать её за «рога» – но мина уже давно болталась в море и колпаки сильно проржавели, не поддаваясь нашим ручонкам. При том я помню, что мы хорошо знали о потенциальной опасности!

Совсем потеряв чувство меры мы смеялись и шутили, обзывая этого монстра всякими обидными словами – а потом Шура, самый старший из нас, предложил сыграть в «русскую рулетку»: тот, кому выпадет жребий, должен ударить железной трубой по «рогу». Жребий выпал на самого младшего, 6-летнего Лёху. Когда мы все были на берегу и попрятались на всякий случай кто где, Шурка дал знак взмахом своей грязно-белой майки, а Лёха, держась рукой за один из «рогов», с размаху ударил по другому трубой…

Огромный столб воды и песка взлетел вверх. От сильнейшего взрыва в домах на набережной повылетали стёкла. Мы все пострадали. Шурке оторвало руку и ногу. Лицо Кольки было всё в крови, посечено камешками и только по счастью он остался зрячим. Остальные пострадали меньше, так как прятались лучше. От Лёшки, естественно, ничего не осталось.

Когда я с женой уже после окончания Мухинского училища приехал в Евпаторию, то узнал, что многие ещё помнят эту историю. А одна женщина рассказала, что воронка, образовавшаяся на дне после взрыва, затягивает воду и люди боятся этого места. Такое вот страшное «эхо прошедшей войны», которое я не могу забыть…

С праздником вас, дорогие и уважаемые наши старшие коллеги и друзья из «Клуба ветеранов» Санкт-Петербургского Союза дизайнеров! Здоровья вам и долгих лет активной творческой жизни!