Ап!стракция
Цирковой трюк или высказывание творца? Фокус сиюминутности или идея, мучительно вызревавшая как неизбежный опыт мысли и работы души? Феномен искусства и его действительной ценности – в чём он? В какой момент, например, безфигуративное возвращается к «истокам» эллинизма?
Выставка в Главном штабе «Абстракционизм в Италии. Умберто Мариани» из проекта «Эрмитаж 20/21», которым музей знакомит зрителей с актуальными формами изобразительного искусства, представляет не только произведения современного итальянского искусства, но и личный поиск художника, для которого смысловые знаки важны и весомы. Двухчастная экспозиция демонстрирует начало и развитие творческой биографии Умберто Мариани: опыты 60-х и последние по времени работы. То, чем автор вдохновлялся когда-то, и то, что его волнует сегодня.
В приветственном слове синьор Мариани, поблагодарив зрителей за интерес, рассказал об итальянской телевизионной программе, где дискуссия касалась феномена культуры. И важный нюанс заключался в том, что никто не смог определить, о чём идёт речь – об устоявшемся, авторитетном наследии или актуальном популяризаторстве. Как отличить «высокое» от «поп»? Массовый интерес – это знак заслуженной репутации или результат «прокачки»? Никто в этой программе так и не смог дать внятного ответа. Он вспомнил также для примера, что в 1937 году половина Италии была охвачена ажиотажем: искали недостающего персонажа в ряду коллекционных промо-фигурок фабрики «Перуджино», которая таким образом подстёгивала интерес к шоколадной продукции. А в это же время Пикассо выставляет во Франции свою «Гернику», как горячечную реакцию на жестокое разрушение испанского города. И то и другое было общественным гулом, но кто сейчас вспомнит о «свирепом Саладдине» кондитерской коллекции, сводившем с ума полстраны, и, напротив, кто не знает холст Пикассо, который остался страшной зарубкой в мировой культуре?
Он говорит о поп-арте, вломившемся в итальянскую культуру с американского континента в 60-е годы двадцатого века, когда бутылка Coca-Cola заместила собою Мадонну, а конвейер суповых банок Campbell вытеснил душевную работу. Он и сам в период взрывного развития Милана посвятил себя цитированию дизайн-икон новой предметности (один из холстов эрмитажной выставки как раз показывает такое кресло). Отдав в своё время дань хлынувшему в Европу поп-арту, теперь он признаёт поражение и пустоту, крах и зловредность (художник говорит, что это так же дурно, как рисовать иконы с изображением Сталина). Насилие предметности, не имеющее, по мнению Умберто Мариани, ничего общего с подлинным творчеством, нарушило сакральность искусства. Варварство вульгаризации вымыло какие-то основные важные смыслы. В устах итальянца – жителя страны, которую мы привыкли воспринимать землёй важнейших культурных начинаний, – это звучит горьким упрёком и его собственным прозрением. Вновь он вспоминает о том, как 14-летним слушателем Художественного лицея Брера увидел на лекции диапозитив с изображением Ники из Самоса. И с тех пор все эти десятилетия так и несёт в себе изумление этого открытия. Чуда струящихся складок туники, скрывающих совершенную красоту, полную высокой сакральности. Того, что трепетно-каменная оболочка выказывает как живое тепло божества. Не форма, но значение, скрытое ею. Осязаемая сущность.
Тема драпировки стала одной из важнейших для него. Универсум, закодированный в логике и ритмике этих рефрен-рельефов, проступает как зов чего-то полузабытого, отторгнутого, замещённого новой мишурой. Драпировка в её разнообразных ликах напоминает и о завесе Иерусалимского храма, и об одеждах греческих божеств, и о Плащанице, и о Влахернской богородичной ризе, руководящей бурным морем. «Картина», окутанная тканью и укутанная в ткань, становится знаком, который хочет говорить на ином языке: вибрацией гипноза, геометрией нового пространства. Да и технология исполнения его рельефов не так проста, как может показаться скользящему по ним взгляду. Свинцовая фольга в основе и мелкодисперсный стеклянный песок, смешанный с натуральным пигментом, дают ощущение бархатистой ткани. Это своего рода «обманка», скрывающая в себе слои ассоциаций, которые ещё следует разглядеть. Вроде синего «веера», который отсылает к индиго-тканям туарегов Северной Африки, в своё время поразившей путешествующего художника новыми образами.
Автор любит и хочет говорить о сакральности в искусстве, как и о том, каким влиянием стали для него иконопись (он называет это первой абстракцией), поиски Кандинского, Гончаровой, Шагала. Истоки, образы и нововоплощения русской духовности становятся важными реперными точками для художника. И его первая в Эрмитаже, Петербурге и России выставка утверждает эту незримую связь. Явленное и сокрытое, показанное человеку и требующее его собственных душевных усилий для прозревания смыслов – всё это не пустое декларирование для Мариани, а суть его работы. И вновь он говорит о покушении пустоты на подлинную красоту. Может ли фокус модной сиюминутности остаться во времени важным знаком движения культуры, её достижений, её находок. Может ли пустота питать душевную работу? «Я пишу картины, чтобы... прожить иную жизнь».
Текст и фото: © Владимир Корольков. 2019
Выставка работает:
13.02.2019 – 31.03.2019
Главный штаб, Красный и зеленый трансформеры
