Арт, дизайн и прочие глупости

Галерея Art of Photo выставила ряд работ немецкого фотографа Яна Шлегеля. Пронзительные, фактурные, резкие и одновременно глубокие тем остановленным вниманием, которое выдёргивает тебя из рутинного ритма и показывает нечто особенное, «по-ту-стороннее», незнакомое и даже чуждое. Параллельную реальность. Но вот когда воспринимаешь – среди прочих впечатлений – «оформление» человека (если хотите, само-дизайн), как вторую кожу. Как нечто органичное и мощное, как выражение личностных ориентиров.

Jan-Schlegel_01.jpg

Это не назовёшь ни артом, ни дизайном, но в этом сконцентрировано удивительное чувствование материала, цвета, ритма, суммарной гармонии, равновесности, необходимости и скрытых для нас, но, видимо, важных для НИХ понятий. Особый, мощный язык образов. В нашей реальности, забитой под завязку искусственно созданными ценностями, как подлинными, так и мнимыми, мы исповедуем те же принципы коммуникации, что и примитивные (с нашей точки зрения) народы. Мы же общаемся символами. Знаками, овеществлёнными в словах и предметах. А предметы – суть реализация усилий дизайнеров (в самом широком смысле демиурговых возможностей, от любительских до супер-профессиональных), которые вдыхают жизнь в металл, пластмассу, стекло и электричество. И зачастую «продвинутый» гаджет в своём символическом жесте социальных формул ничуть не лучше буйволиного рога. Здесь, в этих поразительных снимках отпечатаны не только исчезающие (и уже исчезнувшие) типажи, но и невероятная тяга человека к чему-то бОльшему, чем неизбежность будней.

Jan-Schlegel_02.jpg

Улыбчивый и «сдобный», как пекарь, господин Шлегель в своей открытой и лёгкой манере говорить производит впечатление счастливого человека. И рассказывает о своей работе азартно, увлечённо. А в изобразительных средствах фотограф, напротив, скуп. Но к этой немногословности он шёл долго, жёсткой селекцией неудач. Впервые Ян Шлегель оказался там, в Африке, 15 лет тому назад. Но тогда, как он говорит, «Я уже не был туристом. И потом возвращался снова… И снова… и снова…». В первый раз, вернувшись домой после экспедиции, фотограф обнаружил в своих работах… полное фиаско. Нищета, которая проступила на снимках, совсем не соответствовала тому, что он видел там – т.е. это был «Супер-кошмар!». «В Африке я видел их уникальную красоту, их некую неповторимую сущность, а не несчастных, потерянных людей». Но и второй, и третий заход не приносили искомого. И тогда он понял, что надо менять сами параметры работы. Кстати, перфекционизм фотографа непримиримо остёр: «Мои старые фотографии уже не существуют. Они были слишком плохи».

Jan-Schlegel_03.jpg

Например, студия, как формат, не годилась совсем. Да и вспышек его модели попросту боялись. Выручил Polaroid. Магия мгновенных изображений привела к нему всю деревню. Простым серым фотозадником автор отсекает любой контекст, любой намёк на привычное персонажу окружение («Не ландшафт, дома, птицы, двери…»), оставляя внимание зрителя один на один с человеком. Конкретным человеком, о котором хочется говорить и в котором воплощена его личная ценность. «Мне был важен контакт». И тут невольно хочется написать Контакт, потому что яркая «инопланетность» его героев показывает разницу ментальностей, которую, кажется, и переступить-то нельзя. К своей десятой поездке он понял, что должен поменять фотоаппарат (сейчас он работает крупноформатным Hasselblad). Или, например, долго он не мог вычислить такой, оказавшийся важным, момент, как точка зрения. Дети, смелые и любознательные дети, прибегавшие к нему, смотрят снизу вверх. А взгляд его фотоаппарата становится взглядом стороннего наблюдателя. «Лучше я сам стану меньше», – решил Ян Шлегель и опустил для себя линию горизонта, войдя, таким образом, в совершенно новое соприкосновение с моделью. Равно как и огромная линза его объектива становилась для модели зеркалом, в котором она видела себя. Свой собственный свет, который фотограф таскал с собою, должен был давать искомую резкость, завышенную, звенящую. Необыкновенно важным для автора является пластичность снимка и его эмоциональная нагрузка. По мнению фотографа, «именно детали делают нас прекрасными». А в обычной жизни они размыты – «Мы же не можем подойти к человеку на улице и рассматривать его». Потому-то он и просит зрителей выставки подходить ближе к отпечаткам, воспринимать эту мозаичную фактуру максимально полно. Особый авторский приём связан с окрашиванием (а это, разумеется, ручная печать – серии не превышают десяти экземпляров одного сюжета). Филигранная, хоть и кажущаяся простой по эффекту, тонировка серебрит шкуры, украшения и оружие (на самом деле в химических процессах там участвует золото) и наводит кофейную тёплую плотность на кожу модели. Сама тонировка длится… три секунды, а подготовка к ней может занимать десять часов. Иногда манипуляции тонированием выглядят несколько трафаретно, но это не портит общего ошеломительного впечатления от сконцентрированной здесь фактуры человеческих индивидуальностей, характеров и декорирования. И, наконец, естественность. Никто из его моделей не готовился к съёмке, не украшал себя именно к этому моменту («Вот эта женщина просто с рынка»). Тем невероятней выглядит эта живая дизайн-материализация чувства прекрасного, которое бродит у них в крови и является частью обыденной жизни. Необыкновенная мощь образов заставляет зрителя молчать. Молчать и смотреть. Вот, к примеру, Вива, африканский воин, убивший не одного слона и не одного льва, стал одним из знаковых героев фотографа. Снимок с крокодилом потребовал пяти лет ожидания, возвращений и приготовлений.

Jan-Schlegel_04.jpg

Что из всей этой их продуманной образности является выражением конкретной личности, её вкусов, притязаний, апломба, самоидентификации или самолюбования, а что принадлежит к тем знакам и ценностям, с помощью которых продёргивается линия связи со всеобщими для этого народа смыслами? Что становится портретом человека, а что остаётся обобщающим ликом деревни? Что принадлежит частному выбору, а что является обще-родовым, кодифицирующим какие-то цивилизационные особенности этого народа? Я спросил господина Шлегеля, рассказывали ли его модели о том, что означают их украшения. Сами они об этом не говорили – попросту потому, что для них это было привычным естеством, – но охотно рассказывали в ответ на любопытство. Конечно, сейчас, как признаёт Ян Шлегель, сакральные и легендарные смыслы и тут исчезают, уступая место простому декоративизму, украшению ради украшательства. Стало быть, и родовая память претерпевает изменения, порой обрушающие её основы. Весомые ценностные маркеры теряют свои контуры, как засвеченный фотоматериал. «Арт», как самоценность, в таком случае лишается сказительной и исторической подоплёки. Как и везде, далеко от Африки, где гуляет поверхностный постмодернистский цитатник, не всегда понимающий, какими смыслами оперирует. Многое ль мы, например, понимаем в символике практически отмершей народной вышивки разных российских регионов? Многоярусная фактурность украшений, даже помимо невидимых нам смыслов, поражает своей согласованностью ансамбля. Шкура со львиной гривой, витой рог, бесчисленные нити бус, подвески, монеты, перья, шрамирование и небрежный грим на лице и теле – всё это оставляет ощущение природной гармонии, чего-то выверенного самой жизнью. Задающего ритм привычных дней, портретную значимость, изящество индивидуальности. И, в конечном итоге, взаимосвязанность этих людей в общность, которая понимает именно этот язык визуализации. И эта «вторая кожа» пока ещё не превращена в бессмысленный «фактуринг» ради красного словца (хоть мощный позыв к красоте здесь налицо) – она обладает каким-то своим понятийным словарём, нам недоступным.

Jan-Schlegel_05.jpg

Ещё я спросил Яна Шлегеля о том, как, на его взгляд, изменилась жизнь аборигенов после его фото-вторжения. И тогда он рассказал, что колодец чистой воды (не только собственно воды, но прежде всего чистой), подготовленный и его усилиями, радикально поправил жизнь деревни. И о том, что с чисто немецкой серьёзностью они с командой прививали местным жителям нормы простой гигиены (а большинство недугов здесь связаны именно с грязью). И о том, что даже фотосъёмка, как феномен самоидентификации, когда модель, быть может, вообще впервые видела себя «со стороны», переворачивала мировосприятие и встроенность конкретной личности в местный социум. И тут, замечает фотограф, требуется невероятная аккуратность, почтение к традиции. Потому что натиск «западной» цивилизации – с её общей музыкой, общими супер-героями и общей колой – убивает уникальность конкретной культуры. Что с приходом несомненных «удобств» исчезнет навсегда, растворится в беспамятстве? Какой красоты лишится мир, не заметив потери? Ведь уже ни воина Вива, ни самой деревни, для которой он был, похоже, опорным стержнем, нет. На её месте строят отели для рабочих. Дороги – это хорошо. Но они всегда что-то вычёркивают.

Jan-Schlegel_06.jpg

И тут мне на ум приходит другой образ. Бывают в будничной жизни такие случайные наслоения, которые вдруг обнажают скрытые слои восприятий и показывают «картинку» шире, чем она является сама по себе. Интересное и неожиданное впечатление остановило меня недавно на песчаной дорожке из мельчайших камушков, ведущей прямой линией к школе в соседнем дворе. Не сразу заметил я особенность этой похрустывающей серой тропы. И лишь со случайным вниманием взглянув под ноги, вдруг увидел, что она… вся усыпана малюсенькими металлическими деталями. Гаечками, шайбочками, колечками, винтиками, болтиками, микроскопическими подшипничками, колёсиками-шестерёночками, кольцевыми пружинками, цилиндриками и плашечками необычных форм и неизвестного мне назначения. Они были серыми, затёртыми, в цвет песка, и потому составляли какую-то особую и странную фактуру искусственной «элементарной базы», втиснутую в естественную крупичатую основу грунта. Необычайное и необъяснимое зрелище. Соединение двух разных мозаик даёт смещённый смыслами эффект. Можно было бы шутить о том, что это всё сыплется из школьников, которые тут фланируют ежедневной повинностью. А можно увидеть в этом метафору исчезающей материальности. Того, что ещё недавно обладало ценностным содержанием и было частью какой-то полезности, а теперь превращено в труху забвения. Россыпь этих «бесполезных ископаемых» выглядит остатками незамеченной нами параллельной робоцивилизации, пылью машин, молекулами исчезнувшей машинерии, чего-то утраченного, уже незаметного и непонятного. Это также сродни инсталляции «После человека», когда даже щедрая россыпь мелких искусственных предметов уже ничего не может рассказать о человеческой культуре.

Jan-Schlegel_07.jpg

И вот тогда приходит отстранённое, чуть на высоте «птичьего полёта», ощущение увиденного времени и неизбежных замещений. Когда красота вещного мира, того искусственного бытия, каковым окружил и поработил себя человек, предстаёт нетвёрдой, невечной, зыбкой и ранимой. Что остаётся после нас? Какой «культурный слой» собирает в себе то, что нас волновало, поддерживало, обогащало, разоряло, радовало и развивало? Какие вещи (и их эстетически-функциональные дизайн-воплощения) выражают глубинные, ценные смыслы, олицетворяющие нашу «самость»? Что остаётся высушенной кожей отжившего, которую мы сбрасываем в своём развитии?

Выставка «Сущность» работает в галерее на Большой Конюшенной, дом 1 до 11 ноября. Понедельник и вторник – выходные. В прочие дни вход свободный с 12 до 20 часов.

Вынужденная пометка «16+» указывает на то, что присутствует демонстрация некоторого обнажения женского тела, что вовсе не означает сужения до эротики, а всего лишь фиксирует естество ИХ представлений о живом и прекрасном.

Текст и фото: © Владимир Корольков. 2018