Наша жизнь. Начало войны. Первые заботы.

Сегодня петербуржцы встречают скорбную дату – 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. «Великая Отечественная война оставила глубокий трагический след в истории нашей страны. День, когда она началась – 22 июня, навсегда стал Днем памяти и скорби. Война обернулась неимоверными страданиями для каждой семьи. 

Сегодня мы публикуем одну главу из книги мамы Сергея Дужникова, которую они вместе издали 27 января этого года. Сейчас маме 91 год, и блокаду она пережила лично... Лисаевич Ирина Игнатьевна 

Наша жизнь. Начало войны. Первые заботы.

Утро 22 июня выдалось солнечное. Мы готовились ехать на дачу в Сиверскую к родителям Коти, подруге маминой сестры Тамы – они вместе работали на «Электротоке», который помещался на Марсовом поле в бывших Павловских казармах. Котю, как и Таму, я считала своей тётей. Я их очень любила и называла по имени, даже когда узнала истину. Котя не хотела жить со своим отчимом и поселилась у нас, в одной комнате с Тамой. Квартира была большая – пять комнат – на углу улиц Мира (Большой Ружейной) и Кронверкской, д. 2/13, кв. 3, 2-й этаж с остеклённым угловым «фонарём». Была общая столовая, комната бабушки, папин кабинет, наша спальня и небольшая комната, где жили Тама с Котей, очень разные, но обожавшие друг друга. Котя занималась спортом – играла в теннис, Тама же была – настоящий философ, человек невероятной доброты, знала массу стихов, бегала в молодости на вечера А. Блока. Их общим друзьям с ними было очень весело. 

Когда началась война, папы с нами не было – его арестовали летом 1938 года и осудили по очень «модной» тогда статье 58/10. Папа – шпион? Литовец, прошедший первую мировую войну, затем приехавший в Петроград, окончивший курсы красных командиров, которые находились в Михайловском (тогда – Инженерном) замке. Затем он работал на заводе Кулакова чертёжником-конструктором. Тихий, скромный человек, который прекрасно чертил и рисовал, резал по дереву и даже штопал собственные носки. После того, как его осудили на пять лет, мама получила право на свидание в тюрьме «Кресты», куда взяла и меня, девятилетнюю, по совету бабушки, сказавшей маме: «Возьми её с собой – она должна всё видеть своими глазами». Права ли она была? Наверное, да, говорю я сегодня. А тогда за решёткой, куда вывели папу вместе с другими заключёнными, я его не узнала. Тогда. А потом? Наверное, бабушка была права. Опять же память сделала своё дело – надо было это видеть, а понять потом... Папа умер в ссылке в 1947 г. 

Дома же мы с мамой переместились в папин кабинет, Тама – в нашу комнату, а Котя одна осталась в маленькой. У нас был ещё один жилец – моя ровесница Лера, приёмная дочь Олеся, папиного брата. Не буду касаться этой темы... К сожалению, не всегда добро получает заслуженный отклик... Простите, я несколько ушла в сторону. 

Вернёмся к 22 июня, где мама в кухне гладит бельё и говорит радио – большая чёрная тарелка на стене... Но вдруг радио замолчало, и в 11 часов последовало выступление В. М. Молотова, который сообщил, что ночью фашистские войска нарушили наши западные границы и вторглись на территорию нашей страны. Началась война. 

Хотя раньше вечерами за обеденным столом шли разговоры о возможных действиях фашистов, но это сообщение, всё-таки, стало полной неожиданностью. 

В ту минуту в кухню из соседней комнаты вошла бабушка, которая тоже услышала сообщение и очень уверенно произнесла: «Ничего, будет Гитлеру от Сталина возмездие». Все замолчали. Вообще, мудрой и образованной была бабушка, окончившая Бестужевские курсы в юности, моя незабвенная наставница. Именно ей я благодарна за воспитание, которое получила, за знания, которые она мне дала с детства. Вечная память и бесконечная благодарность доброй, скромной, строгой бабушке. За обеденным столом у неё было постоянное почётное место, к её мнениям прислушивались и родные, и друзья. А называли её Мисенька (Мария). Вспомним Чеховскую Мисюсь. А когда за общим столом заканчивались беседы она, закутавшись в свой плед, тихо уходила в свою «келью». 

Помню, что когда бабушка серьёзно заболела воспалением лёгких, то к нам приходил домашний врач Финкельштейн, а я, как несчастный пёсик, целыми днями сидела у двери её комнаты и молилась как умела... Бабушка тогда выжила! 

Не знаю, верующей ли была наша семья, но в комнатах были картины (не иконы) с изображением Божьей матери. А над моей кроваткой в резной позолоченной раме висела картина Рафаэля "Божья Матерь в круге". Утром я с ней здоровалась, вечером говорила: "Спокойной ночи". Бабушка меня и физически закаляла, каждое утро обтирая ледяной водой. Скончалась она в январе 1942 года. Об этом я ещё расскажу. 

Но ведь её пророчество сбылось – Гитлер получил возмездие! 

На дачу, конечно, мы не поехали, но начались новые заботы уже через неделю после начала войны. Ими занялась директор нашей 1-й Образцовой школы, находившейся на ул. Мира, д. 14. – незабвенная Мария Яковлевна Перкина. Она стала готовить эвакуацию своих подопечных младших школьников – до 5 класса. 

Поэтому дома начались волнения и бесконечные разговоры с родителями, которые всё-таки, в результате, поддались требованиям и советам директора. Вещи в дорогу собирали с расчётом и на зиму. Однако беспокойство в доме продолжалось до такой степени, что накануне отъезда поздно вечером Тама и Котя даже пошли в школу забрать вещи, отнесённые туда заранее, но те уже были отправлены на Финляндский вокзал. Рано утром мама, Тама и я тоже отправились на вокзал. Я не чувствовала никакой опасности – ведь рядом были все свои ребята… Святая детская наивность… 

Поезд тронулся, полились слёзы и у взрослых, и у детей. Последние же вскоре успокоились – казалось, что едут на дачу, только без родителей. Я оказалась в купе с моей подругой Таней Оксман. Удивило только то, что взрослых с нами не было. Заглянула Агнесса Львовна, наша воспитательница, но ушла в соседнее купе к своим детям и больше не появлялась. Полное раздолье! Перед нами была соломенная Танина сумка-саквояж: проголодавшись, мы с аппетитом ели приготовленную её мамой жареную курицу и что-то ещё. Всё бы хорошо, но вот пить захотелось. Пошёл дождь. Найдя какие-то чашки, мы их высунули в окно, не обратив внимания, что вместе с дождевой водой в чашки текли потоки грязной воды с крыши поезда… Святая наивность домашних детей! Чудом всё обошлось благополучно. Наконец, Боровичи – место нашего пребывания. Разместили нас в школе, и на следующий день, будучи полностью самостоятельными, мы вышли в город… купить мороженое, при этом у меня из кармана украли книжечку с адресами родных, данную на всякий случай. Но и это я бедой тогда не считала. Ведь мы все вместе теперь уже с Ирой Левитан и её младшим братом. Не беда! 

На следующее утро меня позвала незнакомая женщина, сказав, что она папина двоюродная сестра, и моя мама просила оставить меня у неё в Боровичах. Опять святая наивность – а как же мои подруги, которые едут дальше в Мошенской район, в деревню, работать на конопле, и все вместе спят в избе на мешках, наполненных соломой и сеном – со своими котомками, зимними вещами и сладостями? А было лето, сладости таяли и слипались, при этом еда оставляла желать лучшего, и когда как-то вечером мы возвращались с ужина мимо огородов, где были огурцы и зелёный лук – стало нестерпимо грустно и захотелось домой…
 
Прошла неделя… потом ещё несколько дней… и однажды утром я проснулась от голоса мамы, которая нагнулась надо мной, а из глаз текли слёзы. Тут проснулась вся наша комната, решив, что за ними тоже приехали, обрадовались. А поняв, что приехала только моя мама – расплакались. Нам было по 9-12 лет, а младшим братьям и сёстрам ещё меньше. Концерт был душераздирающий. Все захотели домой, но мама могла взять только меня и Юру Берковича, сына врача из маминой поликлиники, так как личные документы были лишь у директора школы и родителей. Доктор Беркович попросила маму, отдав ей документы, привезти сына домой, что та и выполнила. 

Немая сцена со слезами на глазах у ребят, но что можно было поделать? 

На какой-то попутной машине мы добрались до Боровичей, там родственниками нам уже были предоставлены билеты до Ленинграда, и вот мы снова в поезде, а у мамы в сумке белые батоны, вода и конфеты... Это было счастье, хотя тот день нельзя было не запомнить – 14 июля, по дороге нас бомбили, мы вылезали из поезда и прятались в канавах, было страшно. Но вот, наконец, Финляндский вокзал, а потом и дом. 

Похудевшая бабушка сказала маме: «Никогда никуда больше Ирочку от себя не отпускай». Я не могла с ней не согласиться. Как сладко я спала в своей постели, каким замечательным было утро, как я с нежностью смотрела на Рафаэлевскую Мадонну с ребёнком в деревянной раме. Какое это было счастье. Родной дом, родные люди. Как права была бабушка. 

Впрочем, остальных детей наша замечательная директор с риском для жизни на автобусе тоже привезла вскоре назад в Ленинград, спасаясь от немцев. Кто же мог знать, что некоторые из них там погибнут зимой от голода… 

Хочу заметить, что наш дом всегда был пристанищем несчастных людей, а их тогда было не мало… «Чёрные вороны» НКВД метались по городу в ночное время. Напомню, что один из них увёз невинного папу летом 1938 года. 1930-е годы были особенно «урожайными» после смерти С. М. Кирова. Да и раньше работы у этих «органов» было не мало… Их жертвами были и наши знакомые, и наши друзья. А их родные, дети? Семьи Гинзбургов, Балабановых. Из Гинзбургов – был юноша-студент, которого у нас пригрели. О его судьбе вспомним позже, она связана с блокадой. 

В годы войны эти «органы» тоже не оставались без работы. Ещё до войны у нас в доме постоянно находился, приходя с работы, друг мамы и Тамы Сергей Григорьевич Колос. Он ездил даже с нами на дачу в деревню Гачево. Я его очень жалела, считая, что он бездомный сирота. 

Но вот началась война, и однажды к нам пришли его жена Галина Георгиевна Гизлер с дочерью, моей ровесницей Асей. Галина Георгиевна с отчаянием сказала, что в 24 часа (таков был стандартный срок) высылают Сергея Григорьевича… 

Тама собрала припасённый мамой на случай голода мешок сухарей и отправилась на вокзал. На упрёк мамы Тама ответила: «Мышей меньше будет». Так мы остались хотя бы без небольших запасов на зиму. Доброй была Тама и настоящий философ при всех случаях жизни. Наверное, это ей помогало жить. Любили её все. А сколько стихов она знала, как обожала А. Блока, в молодости бегала на все его выступления со своей закадычной подругой ещё с гимназических лет – Любочкой Никифоровской. 

Так началась наша дружба на всю оставшуюся жизнь с Галиной Георгиевной и Асей. Мы с ней играли в куклы, на улице в «классы», прыгая на одной ножке, подгоняя камушек или плиточку из начерченных на земле мелом клеток. Фактически мы породнились. И сегодня Ася, ставшая архитектором, а её дочка Анычка – художницей, живут в Киеве, и мы часто созваниваемся. А родными мы стали тогда, в холодную, голодную блокадную зиму… Но я отвлеклась… 

Итак, мама привезла меня и Юру из Мошенского под Боровичами 14 июля, а 18 июля была введена карточная система. Периодически по радио звучали слова: «Внимание, внимание! Воздушная тревога!», а где-то в небе из разных районов города с большой высоты слышался специфический звук летящего фашистского «Мессера». Люди старались убегать с улиц. Делала это и я, к примеру стоя в очереди у магазина «Комсомолка», напротив нашего дома. Конечно, очередь путалась, а потом, когда звучал «отбой», выстраивалась заново. 

Я взрослела и уже давно не гуляла с бабушкой за ручку; с новыми подругами мы играли в Матвеевском садике в простую и круговую лапту, поскольку хоть и подросли, но всё-таки оставались детьми. Да и гулять было не с кем: мама и Тама были на работе, бабушка состарилась и оставалась дома. 

Но в один из летних дней мы почувствовали, что такое настоящая война, которая пришла и в наш район. 

Сначала в небе послышался характерный звук немецкого самолёта, а затем удар огромной силы чего-то упавшего совсем недалеко. Находившиеся рядом взрослые и дети остолбенели, милиция тут же огородила территорию, куда упала бомба «замедленного» действия, к счастью, не взорвавшаяся. Всех разогнали по домам. Бомба угодила в старинную деревянную кирху на Кронверкской улице, неподалёку от парка. Вскоре появилась большая бригада, в результате чего бомба, как говорили, весом в сто тонн была обезврежена. 

Через несколько дней бомба попала в дом на Большой Вульфовой улице (теперь ул. Чапаева). Теперь уже по радио сообщали о необходимости спускаться в бомбоубежища. 

Если бы только бабушка знала, как мы бегали по городу, ещё не вполне ощущая опасности, грозящей на каждом шагу всё чаще. 

В те же июльские дни, без объявления тревоги начался артиллерийский обстрел в нашем районе у Сытного рынка. Снаряды угодили в здание бывшего «Городского дома» на пр. М. Горького (теперь Кронверкском пр.); там было ремесленное училище – погибло немало детей. Погибли и люди, бывшие на рынке. Один снаряд попал в дом напротив рынка, пробив стену на уровне, кажется, третьего этажа. Заделанная затем брешь долго оставалась заплатой на фасаде. 

К счастью, нас на рынке не было. Мы находились на Кронверкской улице возле нашего дома и с ужасом смотрели, как густой поток крови протекал между панелью и дорогой, растекаясь огромным пятном на Кронверкской улице, напротив нашего дома. 
Так мы знакомились уже с настоящей войной, подступившей вплотную к нашему дому. 

Как-то вечером бомба попала в здание Тюлевой фабрики на Большой Вульфовой улице, огромное пламя было хорошо видно. 

Бывало и такое, хоть и не часто: объявлялась тревога, а из форточек некоторых домов мелькали маленькие зеленые фонарики. Конечно, это были знаки фашистским самолётам. Рядом с нами была электростанция – на неё и указывали огоньки. Мы на них смотрели с ненавистью. А НКВД? Что скрывать – ведь были в городе и те, кто ждал фашистов. 

Приближалась осень. Наша семья сократилась: Котя переехала к своим родителям – её брат Игорь добровольцем ушёл на фронт, старикам нужна была помощь. 

Мама и Тама работали, я была предоставлена сама себе, а то сидела с бабушкой и слушала её рассказы, она давала жизненные советы, рассказывала о своей жизни. Комнатка её была как небольшая, но уютная келья. У окна стоял небольшой письменный столик, на котором лежала стопка книг А. И. Герцена. Справа на стене, при входе, висел живописный портрет В. Г. Белинского, которого бабушка боготворила. Меня же интересовало содержимое ящичков её столика. Однажды, открыв центральный ящик, я увидела большой лист с текстом, озаглавленный «Манифест о раскрепощении крестьянства». Я хотела проникнуть поглубже в ящик, но бабушка уверенно сказала: «Вырастешь, Саша, узнаешь». Увы, мне уже никогда не удалось это сделать – помешали трагические события войны и послевоенного времени... 

В левом маленьком ящичке лежал очаровательный веночек, привлекавший особое внимание. Это был свадебный «флёрдоранж» бабушки, который она хранила всю жизнь. 

Когда мне исполнилось шесть лет, я торжественно получила в подарок от родственников куклу с замечательной фарфоровой головкой в соломенной шляпе и лакированных туфельках. Кукла перешла мне в наследство от мамы, которой была привезена из Парижа её папой. Жива она и сегодня, только годы её состарили. 

Над скромной постелью бабушки висела её фотография в молодости, портрет дедушки, известного юриста, и фотография его могилы в Карловых Варах (Карлсбад), где он скончался от тяжёлой болезни и где был похоронен. Ещё бабушкиной комнате меня привлекал большой комод, на котором лежал пухлый альбом с семейными фотографиями. Семья дедушки была не маленькой – 10 сыновей и одна сестра. Судьба сестры, жившей в Житомире, была трагична. Сначала трагически погибла её дочь, работавшая зубным врачом и сгоревшая от спиртовки у зубоврачебного кресла. Отец ушёл из семьи, оставив девочек бабушке. Когда началась война, уже взрослых девочек эвакуировали, а бабу Машу вместе с группой женщин и детей фашисты сбросили в траншею и закопали. К счастью, бабушка об этом никогда не узнала.
 
Кстати, в ящиках комода бабушка в мирное время прятала от меня коробки конфет, которые приносил мамин приятель, и в один из трудных блокадных месяцев одна из них была обнаружена. Вот это был праздник! Тогда добром вспоминали маминого гостя. 

Мама работала заведующей зубоврачебным кабинетом в 34-ой поликлинике на Пушкарской улице (угол Введенской ул.). Блокадной осенью 41-го мама, отработав в поликлинике и заскочив на несколько минут домой, бежала к месту вечерней службы – в Александровский парк (тогда парк им. В. И. Ленина), где были вырыты траншеи для «персонала» – медицинских сестер и врачей – и стояли машины Скорой помощи на случай тревоги. Первое «боевое крещение» у мамы было ещё в августе на улице Блохина, где в дом попала бомба. Жертв было много. Поздно ночью мама вернулась домой и горько рыдала. Потом ещё много раз ей приходилось испытывать такие ужасы.