Музы музея

Каким может и должен быть современный музей? Каким новым функционалом он сейчас насыщается? Какими образными и техническими средствами достигается его синтетическая, непростая коммуникация со зрителем? И ради чего?

Актуальной практике известного проектного бюро была посвящена встреча в лектории Эрмитажа, организованная совместно с Фондом «ПРО АРТЕ» (The PRO ARTE Foundation). Рассказчиком выступал архитектор и дизайнер Филлип Теффт (Phillip Tefft) из лондонского отделения Бюро Ральфа Аппельбаума (Ralph Appelbaum Associates).

Процесс разработки выставки – это всегда активное сотрудничество музея и привлечённого бюро. Медиадизайнеры и художники, проектировщики и макетчики, стратеги и аналитики, писатели и редакторы – сложный симбиоз компетенций вовлекается в эту многоуровневую работу. 25 лет тому назад молодой коллектив справлялся своими силами. Но с усложнением продукта, совмещённого с аналитикой или тонкой «оркестровкой», разумеется, возникает необходимость по случаю привлекать фрилансеров – от антропологов до рассказчиков. Не остаются в стороне весьма непростые вопросы финансирования – то, что автор назвал «умными способами решения задач», – когда это не касается музеев, которые поддерживаются государством. Поиск тех, кто понимает ценность культуры и может участвовать в её развитии, опирается на взаимную комплиментарность. «Донора», то бишь, спонсора следует влюбить в идею, у него надо вызвать восторг уже на самых ранних стадиях обсуждения. При этом требуется осторожность лавирования, чтобы уйти от прямого влияния меценатов на результат работы.

Круг экспозиционных специфик охватывает естество- и языкознание, точную науку, историю, музыку, изобразительное искусство или работу с отдельными брендами. С брендов Теффт и начал свой рассказ.

К 100-летию IBM в Линкольн-центре Нью-Йорка они создали экспозицию под названием Think, которая работала и заставляла думать в течение 6 месяцев. Пандус, оформленный медиа-стеной, протянутой в чрево подземной части, встречал и вёл посетителей активной и почти психоделической графикой. А далее принцип полиэкранности рассыпал и собирал образы экспозиции, создавая новую мозаичную реальность.

Вообще, в случаях таких клиентов, как IBM или Intel, самый язык повествования провоцируется технологиями на острие новизны, которыми оперирует заказчик.



Созданная в 2014 году для Норвежского технического музея в Осло (к его столетию) выставка TING задалась вопросом, должны ли правительства регулировать технологии. Паровоз или дроны, безопасность или продажа оружия – в какой мере государственное регулирование может (и должно ли?) вмешиваться в движение технического, технологического и социального прогресса. Вопрос для отечественной практики, на мой взгляд, риторический, поскольку в нашей стране постепенно, но неуклонно, частная инициатива и независимая поисковая работа подмяты псевдо-контролем и навязанной дисциплиной, не имеющими ничего общего с развитием. В норвежском выставочном комплексе для вовлечения зрителей в процесс оценки неоднозначных задач была выбрана форма дискуссии, а в качестве частного модуля их участия – кубические «пиксели». Круглый «спиритуальный» стол диаметром в четыре метра был окружён 25-метровой полуциркульной стеной с видеопроекцией. Он собирал вокруг себя тех, кто под руководством модератора голосовал кубиками. С одной стороны, он собою цитировал традиционную, как утверждает Теффт, для Норвегии форму обсуждения – формулирование идей на столе, с другой – воспроизводил тему «вскрытия», отсылая к прозекторскому столу в «анатомическом театре», где проблема подвергается всестороннему и внимательному анализу.

«Игрушечный» формат с кубиками в итоге собрал весомую статистику мнений. Собрал буквально – в огромных ящиках «Да»-«Нет»-«Не знаю», – превратив их в часть общей коллекции музея.



Лондонский музей транспорта (London Transport Museum) в Covent Garden выставкой «Европейский городской ландшафт» исследовал и демонстрировал взаимосвязь инфраструктуры, роста населения и изменений качества жизни в европейских городах. Сейчас уже почти позабыто, что в начале XIX века Лондон был образцом для изучения и подражания в том, что касалось городской транспортной системы (например, вы же помните, что первая линия метрополитена открылась там через два года после отмены крепостного права в России, так уж совпало). Трёхэтажная богатейшая коллекция средств передвижения было дополнена сотней экранов, которые демонстрировали особенности развития и взаимных наложений транспортных систем, используя обширные данные по всем их видам. И это не просто картинки, а сложная аналитика, визуализированная так, чтобы стать понятной для любого уровня восприятия.

Тут так же следует заметить, что, по мнению докладчика, музей становится круглосуточным пространством, где в разное время овеществляются самые разные форматы для разных категорий зрителей, по вечерам, например, превращая бодрое собрание в вечеринки или презентации.



Выставка Oculus в соборе Святого Павла (St. Paulus Cathedral) в качестве метафоры связей использовала мост Миллениум между храмом на одном берегу Темзы и фабрикой на другом. И тут опять вопрос «Собор – это сугубо религиозный объект, музей или достопримечательность?» неожиданно рифмуется с актуальной для Петербурга темой автономности Исаакия. В крипте Павловского собора с арочными сводами была организована периметральная медиа-стена, которая головокружительной демонстрационной панорамой (18 проекторов) разнимала и вновь соединяла пространство и годы. А «линия времени» раскладывала хронологию жизни собора, начиная с первого храма седьмого века, через его седьмую инкарнацию авторства Кристофера Рена после опустошительного пожара 1666 года, и завершая нашими днями.



Королевская Академия музыки (Royal Academy of Music). Уникальная коллекция инструментов, включающая 20 скрипок работы Страдивари и Амати, требовала внимательной интерпретации. Особой чертой собрания является то, что и преподаватели и студенты имеют к ней доступ и могут… пользоваться раритетами. Параллельно вполне академической экспозиции в музыкальной мастерской мэтр Лютьер рассказывал об изготовлении скрипок, о том, что делает инструмент особенным – дерево, лак или струны.

Подобная выставка была оформлена бюро и в негосударственном музее The Horniman Museum, который владеет уникальным фондом. Чайные магнаты, не только возившие колониальные товары, но и собиравшие этнографические артефакты, в итоге накопили, в том числе, обширнейшую коллекцию музыкальных инструментов (в галерее их выставлено почти 2 тысячи, и это из нескольких десятков тысяч прочих экспонатов!). Четыре успешных проекта бюро в течение нескольких лет подняли бюджет частного музея до миллиона фунтов стерлингов в год. Кстати, интерактивные столы, исполненные к первой выставке 2002 года, работают вот уже 16 лет.

Нарративы, которыми руководствовались проектанты, включали в себя феномены идеального звука, музыкального образования, миграции музыкантов. А в качестве живых иллюстраций расположенный в соседстве с музеем парк привечал концерты на открытом воздухе.



Галерея, одноимённая с институтом искусства Курто (The Courtauld Institute of Art), в работе над выставкой спровоцировала радикальное решение, изменившее самый принцип существования заведения.

Особенностью ситуации являлось то, что трёхчастное здание, внешне воспринимающееся как единый ансамбль, на самом деле физически разделено. Галерея-хранительница импрессионизма, искусствоведческий колледж и галерея Embankment занимают разные части зданий и функционально никак не пересекаются. Внезапным ходом проектной команды стало то, что внутренние лестницы были «раскрыты». Это связало новыми маршрутами в единый комплекс то, что раньше жило раздельными смыслами.

Автор назвал это «институциональной терапией». Вторжение в устоявшуюся систему отношений дало новый импульс – принцип синергии общей дискуссией связал три локации и библиотеку подвального этажа. Свобода пересечений дала новую энергию для взаимного культурного обогащения.



Музей Лондона (Museum of London, West Smithfield Project) – один из крупнейших музеев истории города в мире (если не самый крупный). Весомость его такова, что любое новое строительство в городе обязано сотрудничать с ним, поскольку вопросы городской археологии находятся непосредственно в его ведении. Тут невольно вспоминается скандальная история с Охта-центром, пожелавшим воткнуться не куда-нибудь, а в самую сердцевину Ниеншанца, где наслоения культур соединяли неолит с восемнадцатым веком.

Проект реновации лондонского музея, рассказывающего двухтысячелетнюю историю города, предполагает грандиозное переустройство. Включая освоение одной трети бывшего (да и нынешнего) рынка, расположенного над железной дорогой. И в этом есть особая логика и знаковость, поскольку торжище со времён древних ярмарок Дня св. Варфоломея означало здесь, на территории главной «кормушки» Лондона, средоточие бурной жизни, смешение интересов и судеб. А соединение с железной дорогой даёт ощущение живого пульса города, вторгающегося в музейное пространство.

Сам Лондон, как и Санкт-Петербург, признан городом-музеем. Отсюда и декларируемый принцип «отказа от стен». И это так контрастирует с нашим порой слишком рьяно пропагандируемым «новым консерватизмом», когда зачастую отгороженность почитается за благо сохранения самоидентичности.

Докладчик говорит о том, что «лондонец – это любой, кто приезжает в Лондон». И частная индивидуальность лондонца, влитая в контексты, становится частичкой музея. Соединение эпических слоёв и интимных историй заставляет, как выразился мистер Теффт, «изобрести музей заново».



Понятно, что времена музея формата «консервной банки» прошли. Теперь музей не только сохраняет артефакты (ревниво оберегая их от зрителей), но и вызывает на разговор, задаёт вопросы, провоцирует сложное общение, помогает искать ответы.

«Ну, сколько можно смотреть на маленький предмет с этикеткой?» – задаётся вопросом Теффт, правда, тут же поправляя самого себя тем, что небольшая Нефертити обладает несравненной властью над нами.

Но вот следующий вопрос – «Как история, которую рассказывает музей, будет связана с человеком, с его душой?». Кроме того, чем лучше эта история, чем уникальнее и мощнее, тем дольше она живёт. Ведь иные «истории» люди рассказывают уже в течение многих столетий. Именно поэтому бюро старается исполнять концепции «вне моды».

То, что в 1975 году в мире насчитывалось 22 000 музеев, а сейчас уже 55 000, говорит не только о количественной экспоненте, но прежде всего о поиске новых принципов взаимодействия, новых форматов и нового языка. Мощная нота актуализации и изучения социально-значимых проблем – одна из ярких черт экспозиционной и исследовательской работы, которую ведёт лондонский филиал RAA.



Может ли музей создавать новые связи для обмена знанием? Гуманитарный посыл, принцип соединения разъединённых, создание площадок для дискуссии, а не отстранения – всё это становится катализатором для любого формо- и смыслотворчества. Организация пространств и механика коммуницирования – это всегда способ говорить о взаимосвязях старого и нового, прошлого, настоящего и будущего. Изоляционизм охранителей и консерваторов замещается щедростью дарения и общения. Вот что вдохновляет тех, кто «изобретает музей заново».

В статье использованы иллюстрации с сайта RAA

Лекция прошла 26 марта 2018 года в Лектории Государственного Эрмитажа (Здание Главного штаба).

Владимир Корольков,
cекция «Графический дизайн» СПб СД