Арт-дизайн ар-деко

Или это что-то другое? Можно ли (да и нужно ли) искать дизайн, т.е. нечто, так или иначе оперирующее пользой, в том, что максимально её сторонится, оставаясь в чистом пространстве удовольствия и бесполезности? В Синей спальне Зимнего дворца Государственный Эрмитаж представил необычайно увлекательный экскурс по микрокультуре ар-деко. Стилю, метеором промелькнувшему в 20-30-х годах прошедшего бурного века.

Выставка под названием «Мелкая пластика ар-деко из собраний Сергея Морозова и Евгения Герасимова» показывает несколько волн европейского увлечения первой трети XX века. Тут, в собраниях двух петербургских коллекционеров, представлены – если позволительно обобщать по нескольким десяткам работ – германская, австрийская, французская и редкий образец русской (Георгий Лавров) школ ар-деко. В нём преувеличенная декоративность стала гимном наэлектризованной жизни, не отягощённой невзгодами. Беззаботная игривость этих статуэток аккумулирует в себе именно танцующую радость существования. В том самом временном просвете между катастрофическими мировыми войнами, Первой и Второй, который на «миг» двух десятилетий показался новой инкарнацией «прекрасной эпохи» века предыдущего. А для нас это представляет особый интерес, поскольку на декоративную среду в нашей стране стиль практически не повлиял: в 30-х, после авангардных откровений новых смыслов и форм любые художнические искания практически пали под исполинской поступью «сталинского ампира», а попросту имперской пышности новой мифологии, и «соцреализма». Поэтому нам особенно любопытно познакомиться с праздничной «аполитичностью» стиля, задавшего между тем приёмы тончайшего эстетизма в предметах не-быта.



Модерн, плоть и дух которого стремились красотою преобразовать вещный и духовный мир человека, спустя время перевоплотился в новой геометрии. По пути он потерял «высокие порывы»: ар-деко движим лишь гедонизмом самого бесстыдного и искреннего свойства. Лучезарная «лёгкость бытия», полная бодрой хореографии, тут олицетворяет собой ещё одну из возможных граней красоты. Артистизм и ремесленная скрупулёзность совмещены в композициях, будто излучающих «витамины радости». Впрочем, призрак образов фильма «Метрополис» Фрица Ланга тут также соотносит вычурность стиля с неким антиутопическим будущим. Пышная эклектика этих виртуозно исполненных работ, наверное, может испытывать терпимость взыскательного зрителя, но всё же не приближается к простой эффектации, рассчитанной лишь на секундное внимание. Увлечённая декоративность тут становится таким самодостаточным языком, что заглушает любые возможные восклицания о дурновкусии. Не всё представленное здесь назовёшь примерами высокого полёта искусства – да большинство предметов на это вовсе и не претендует, – но черты времени в его особенной, терпкой и неповторимой ауре тут явлены выпукло, почти антологически.



Пружинящая экспрессия, томная меланхолия, преобразованная на новый лад античная атлетика, некоторая фривольность и эротичность, нарочитая игривость при жеманной элегантности, причудливая экзальтация фантазийного мира или умиление будничным моментом душевного равновесия – сюжеты вольно танцуют от реализма до выдумки. Специфическая чувственность и наигрыш страсти здесь заключены (даже, я бы сказал, заточены) в неподвижную оболочку, лишённую движения. Они будто пытаются разрушить кокон виртуозно сработанного тела, этого кукольного тела ювелирной копии какого-то лучшего и манящего мира. Здесь в остановленном порыве чудится грациозная недосказанность и ожидание продления этого импульса, схваченного в самом пике своего выражения. Невольно кажется, что всё это – тихий мир лишь на мгновение замерших кукол, где какая-нибудь Коппелия терпеливо ждёт своего заводного ключа, чтобы вдруг начать жить. Натуралистичность фигур, бережное внимание к детализации, буквально любование тонкой их отделкой при живой и точно подмеченной естественности создают очаровательный мир идеальных людей. В каких-то работах видишь предтечу феномена «пин-ап», до известной степени опрощающий эти приёмы, а в каких-то – неожиданно – эстетику копящегося самолюбования нации (я имею в виду спортивные темы немецкой серии, столь сродственные дейнековским «гимнам» развитому телу).



Материалы представленных работ поражают своей выделкой. Совмещение литья и резьбы – техника хрисоэлефантинной композиции – сочетает в себе виртуозную обработку бронзы с тончайшей резьбой по слоновой кости. Воздушная хрупкость и трепетная полупрозрачность кости опирается на филигранно обработанную вещественность металла. И тогда нарочитость жеста, линии и силуэта находит уникальную чувственную форму. Чеканенный и гравированный металл с окраской и золочением становится оправой для тонких образов. Полихромная обработка (далеко не всегда понятная своими таинствами нынешним специалистам) превращает патину на металле в один из инструментов богатой и изысканной палитры, построенной на нюансах. Необходимой и важной частью образа обычно являлся постамент, служащий опорой для скульптуры. Мрамор или оникс придавали ей завершённость.



Елена Ивановна Карчёва, куратор выставки, старший научный сотрудник Отдела Западноевропейского изобразительного искусства, кандидат искусствоведения, говорит, что эти вещи создавались как антитеза прокатившимся по Европе Первой мировой войне и пандемии испанки. Эти вещи должны были радовать глаз, не более. Слишком трудна была реальность и уж очень хотелось противопоставить ей некий концентрат оптимизма. «Очень похоже на нас: когда у нас закончится пандемия, мы тоже ударимся в красоту». Она подчёркивает, что в российских музеях мелкая пластика ар-деко практически не представлена. И для Эрмитажа эти вещи совершенно не типичны. Елена Ивановна обращает особое внимание на работы популярнейшего в своё время немецкого мастера Фердинанда Прайса. Они воплощают давнишние традиции Эрбаха, родного города мастера, с конца XVIII века ставшего одним из европейских центров резьбы по кости. В скобках стоит отметить, что с 1989 года, следуя мировому запрету на использование слоновьих бивней и моржовой кости, гессенские мастера перешли на работу с ископаемой слоновой костью. Отвечая на мой вопрос, чем различаются национальные пристрастия, Елена Ивановна отмечает, что если немецкие темы обращаются к новым для женщин профессиям, спортивной раскрепощённости и энергичному реализму, то французские мастера часто работают с театральными образами. Одним из знаков парижского ар-деко выступает румынский мастер Деметр Чипарус, снискавший себе славу именно во Франции. Но ему нисколько не уступает работа Клэр Жанны Роберты Колине, которая эффектно открывает экспозицию. А имена П. ле Фагуэ, М. Бурена, А. Келети, А. Жильбера, А. Годар, Л. Севен, О. Поэрцеля, Х. Хардерса, Г. Шмидт-Касселя, Б. Заха, Г. Готтштайн (Гердаго) демонстрируют охват широкой панорамы европейского ар-деко, представленного на выставке.



Разумеется, тут невозможно не заметить волнующего родства с тем, что нами любимо по театральным работам для дягилевских спектаклей. При том что нет достоверных сведений о каком-то прямом участии русских художников в подобных работах, влияния на тамошние пристрастия очевидны. Они ворвались в парижскую культуру как обескураживающий сонм миражей и сказочных превращений. Это не могло не пройти кругами отсветов, оставив ощутимый след во вкусах и стилистических приёмах европейцев. Очевидна преемственность сюжетов и идей, инспирированных эффектной театральщиной «Русских сезонов». Например, не просто модная тогда экзотичность восточных мотивов, а – возможно, не без подсказки Леона Бакста – преобразованная восприятием именно художников из России: сказочным, карнавальным, калейдоскопически праздничным, безудержно-фантасмагоричным, пышным и творчески свободным. Основой для подобных работ могли быть фотографии, запечатлевшие русских танцовщиков в необычных костюмах. Помимо вычурной пластики с разнообразными персонажами, преемственно хороши здесь пост-сецессионные изображения животных. Анималистика, пришедшая к этому времени устоявшейся, точной и выразительной практикой, нашла для себя в ар-деко какие-то новые формы и способы эмоционального вовлечения. Внимательный реализм сплавлен тут с хлёсткой харАктерностью и восточной мерой условности.

Один из участников выставки, коллекционер Сергей Борисович Морозов говорит, что, на его взгляд, параллельно развивающиеся школы ар-деко – например, французская и германская – очень различаются, при том, что остаются характерными отпечатками эпохи. Если уже упоминавшийся немецкий Ф. Прайс множеством изящных сюжетов воспевает здоровое тело и бодрый дух, то французские игривые темы в основном связаны с танцем и театром. К тому же французы выпускали фигуры в разных тиражных размерах, клонируя популярные темы, чего не было заметно у немцев. Яркость этой пластики – не только силуэтная – не в последнюю очередь обязана развитию химической промышленности того времени и найденным новым способам обработки бронзы. Ар-деко экспериментировал с новизной декорирования и уж точно не пытался банализировать уровень исполнительского мастерства. Сергей Борисович замечает, что согласно одному из описаний небольшая скульптурка могла стоить как пара пылесосов, тогда натурально предметов роскоши. Отвечая на вопрос «когда и почему» Сергей Морозов сказал, что к ар-деко он пришёл лет тридцать назад, но вкус к собирательству у него ещё от бабушки.



Спустя многие десятилетия после забвения, лишь в конце XX века, интерес к ар-деко возник вновь, послужив вдохновением для разнообразных реплик: в интерьерном дизайне, костюме, ювелирном искусстве, кино. А сейчас у нас есть уникальная возможность увидеть мелкую пластику – квинтэссенцию достижений этого декоративного течения, чарующего своей экзальтированной наивностью.

Текст: © Владимир Корольков. 2020
Фото: © Александра Траубе, 2020
Фоторепортаж Александры Траубе с пресс-показа выставки можно посмотреть здесь.


Выставка будет открыта до 17 января 2021 года.
Напоминаем об ограничениях, связанных с ковид-пандемией, которые следует учитывать при планировании визита в музей.