Вячеслав Фатов. Разговор с дизайнером
Сергей Дужников продолжает цикл интервью с петербургскими дизайнерами, стоявшими у истоков создания Санкт-Петербургского Союза дизайнеров в 1987 году. Сегодняшний наш разговор связан, в том числе, с днём Победы.
Вячеслав Фатов. Фото: © Александр Трофимов. 2016
Вячеслав Александрович, добрый день!
День добрый!
Ваша жизнь похожа на приключенческий роман, где была и Великая отечественная война, и работа над первым серийным телевизором, и участие в учредительном Съезде Союза дизайнеров СССР, а затем и в создании Ленинградского, ныне Петербургского Союза. Расскажите об этом подробнее. Вы ведь, кажется, родились в Волгограде?
Если точнее, родился я в 1928 году в Сталинграде, как назывался тогда нынешний Волгоград. А до того, с момента основания в 1589 году и до 1925 года город носил имя Царицын. Кстати, история и города, и его названия достаточно интересна – он был основан фактически как российская военная база на территории формально независимого тогда государства, Большой Ногайской Орды, при этом всё прошло мирно, ведь к тому моменту хан Урус-Бий окончательно признал себя подданным России. А название «Царицын» скорее всего возникло из тюркского «Сары-чин», что переводится как золотой, или красивый, остров. Увы, из Сталинградского детства мне почти ничего не запомнилось, поскольку в 1930 году наша семья переехала в Ленинград. В доме всегда была тяга к творчеству: отец, будучи по профессии конструктором, играл на скрипке, а мама стремилась развить склонность к рисованию и игре на фортепиано, отдав меня в музыкальную школу. Конечно вдохновлял и город с его историей, архитектурой, белыми ночами.
Так мы и жили до 22 июня 1941 года – кстати, параллельно с рисованием и музыкой я ходил в кружок авиамоделирования Дворца пионеров, что позже повлияло на мою судьбу.
В предыдущих интервью, которые я брал у основателей Союза, мы больше говорили о профессиональных достижениях. Но сейчас мне хотелось бы сделать исключение – и уделить в нашей беседе место военным воспоминаниям, уверен, что читателям это тоже будет интересно. Итак, наступило 22 июня…
Да, и началась война. Мне к тому моменту было 13 лет, нас с мамой эвакуировали в Астрахань, а отца, работавшего на режимном предприятии, оставили в Ленинграде. Затем, уже в начале 1942 года, его перевели на Ставрополье, по пути он заехал к нам и перевёз поближе к своему новому месту работы, в село Кевсала Ипатовского района. Там был огромный колхоз и отец, вероятно, считал, что сельская жизнь будет более сытной. Но уже в августе 42-го сюда пришли немцы.
При всём ужасе происходящего мы оставались детьми. Помню, как сельские ребята шутя обсуждали, не устроиться ли к немцам коноводами – ведь оказалось, что наши лошади не понимают немецких команд, поэтому гитлеровцам помимо воли приходилось нанимать русских, которых лошади слушались генетически.
А затем я попал в гестапо. Дело обстояло так. Возвращаясь как-то с другом из соседнего села мы увидели мотоцикл, стоящий у стога сена и оставленный немцем, считающим что, как и в Германии, тот никуда не пропадёт. Однако соблазн был слишком велик – мы прикатили мотоцикл в деревню и спрятали в сарае, что увидел сын старосты (назначенного немцами на эту должность местного жителя, чем-то обиженного советской властью), сразу про это «настучавшего».
На следующий день приехавшие гестаповцы нас повязали. Сначала спрашивали про партизан, вероятно это у них был такой стандартный метод «тестирования». Но я ничего не знал и сказать не мог. «Коммунист?» – спрашивают. «Нет, – говорю, – пионер». «Откуда?». «Из Ленинграда». Вот тут они очень сильно обозлились, так как Ленинград у них был как кость в горле, и опустили меня на ночь по шею в выгребную яму сортира. На утро достали, облили водой и объявили, что расстреляют. Ощущение было не из приятных, в реальность происходящего не верилось. При этом запомнилось, как немецкий солдат из охраны дал мне печенье, и я вдруг удивился тому что немец, «враг», жалеет, а сын старосты, «свой» и бывший пионер – предаёт.
Затем меня и ещё десяток человек посадили в грузовик и повезли за село, где планировали расстрелять у силосной ямы. Тут-то к счастью и появились те самые партизаны, узнавшие о казни и завязавшие бой с немцами, что дало нам возможность убежать.В результате я попал в партизанский отряд, которым командовал некий Наречный. База у них находилась в совхозе Южный, при этом все местные полицаи были законспирированными партизанами и успешно водили немцев за нос. В боях меня по причине детского возраста не использовали, однако узнав, что умею рисовать, как-то раз дали подделать немецкий документ. Получилось очень похоже и затем я успешно рисовал «аусвайсы» – то есть впервые начал «работать» почти по будущему профессиональному профилю…
Потом Вы воевали, летая на истребителях. Как это случилось?
В январе 1943 года на Ставрополье вернулись наши. Тогда я впервые участвовал в бою в составе партизанского отряда и был ранен – немецкая разрывная пуля повредила пальцы, которые затем спас местный сельский фельдшер, травами всякими и примочками… а в военном госпитале поначалу хотели их ампутировать.
Слава Фатов после первого самостоятельного вылета на стоянке 3-й эскадрильи 12-го истребительного полка в Мемеле
Вскоре меня нашёл отец и перевёз в Моздок, где тогда работал. А потом я поступил в Училище морских лётчиков в Перми – при этом, учитывая свой предыдущий партизанский опыт, опять подделал документы, добавив себе два года, иначе бы меня туда не взяли. В октябре 44-го, после окончания обучения, я выбрал местом службы Балтийский флот – поближе к моему любимому Ленинграду. Тут, на острове Эзель, базировалась штурмовая авиадивизия, которую прикрывал 12-й истребительный авиаполк. Поначалу пришлось служить в качестве механика, что меня никак не устраивало. После настойчивых просьб командир наконец сказал: «Хорошо, давай попробуем поднять тебя в воздух». Я взлетел на Як-9, сделал несколько кругов и сел без единой помарки (посадка до сих пор считается самым сложным манёвром в лётном деле, что недавно, увы, ещё раз доказала страшная катастрофа «Боинга» в Ростове-на-Дону). После этого меня из механиков сразу перевели в лётчики, которых тогда не хватало – но на боевые вылеты до поры не отправляли.
Слава Фатов на спарке с Лидией Шулайкиной, своей «фронтовой мамой», как её называли в дивизии
Как-то раз взлетаю на очередной учебный полёт вокруг аэродрома, которые уже оскомину набили. Тут из облаков выныривает «мессершмидт» и начинает играть со мною как кошка с мышкой. То слева зайдёт, то справа, то к земле пытается прижать. Наконец, думая что он от меня отстал, пытаюсь идти на посадку, промазываю мимо посадочной полосы на «глиссаде», беру штурвал на себя с целью уйти на второй круг… самолёт послушно задирает нос… и тут вдруг ловлю в прицел чёрный фюзеляж этого «мессера», белый фашистский крест, разом нажимая на все гашетки. Так я сбил свой первый самолёт. Немецкий лётчик спустился на парашюте, его доставили в штаб авиаполка. Оказался он асом с многочисленными серебряными крестами, при этом настойчиво требовал показать чрезвычайно хитрого русского лётчика, который его, имеющего такой опыт, смог обмануть и сбить. Когда к нему наконец привели меня, молодого парня в не по мерке сшитой форме, тот начал кричать что-то на немецком, но, в общем, было понятно, что он кроет всеми нехорошими словами проклятых коммунистов, которые показывают вместо настоящего русского аса какого-то хилого пацана. Было мне на тот момент шестнадцать лет. Потом меня даже наградили, при этом я искренне говорил командиру, что стрелял не специально, а от страха, что было чистой правдой. В эскадрильи меня в шутку тогда называли «матрос-кошка», поскольку, по аналогии с известным тогда героем фильма, я носил флотскую бескозырку и был самым юным как летчиком, так и технарем.
Славе Фатову преподается курс захода в атаку командиром звена Анатолием Алешиным
И ещё одна военная история вспоминается. В апреле 1945 года немцы уводили из Восточной Пруссии по Балтике караван судов с «тяжёлой водой» (уже тогда нацисты проводили эксперименты с расщеплением атомного ядра). Уводили быстро, наши корабли не успевали караван сразу перехватить и меня отправили на воздушную разведку. Лечу – и вижу внизу маленькую чёрную полоску на воде. Докладываю по рации на базу о непонятном объекте, спрашиваю разрешения спуститься, иду на снижение – и ловлю в прицел идущую в надводном положении немецкую подводную лодку с белым крестом, при этом опять подсознательно давлю на все гашетки... Нет, лодку я конечно тогда не потопил, однако повредил ей рули и систему погружения. Так она и плыла дальше, пока её не окружили наши тральщики и не взяли всю команду в плен. За это командир дивизии генерал Николай Васильевич Челноков 9 мая 45-го вручил мне орден боевого Красного знамени. Спустя годы я бывал в Германии, мы общались с их ветеранами, причём вполне дружелюбно. И они мне говорили, что тогда, вероятнее всего, я спас экипаж подлодки. Ведь сообщи я нашим тральщикам координаты, как должен был поступить по уставу, её бы накрыли глубинными бомбами и никто из команды в живых точно бы не остался. Такие вот парадоксальные истории войны, которую не дай Бог, конечно, повторить.
9-го мая наши дизайнеры старшего поколения как всегда соберутся в Союзе, это уже стало доброй традицией. При этом все войны рано или поздно заканчиваются, и в 1950 году Вы были демобилизованы из армии – а, затем, стали дизайнером. Как произошла эта фантастическая трансформация? По степени нереальности это мне чем-то напоминает историю про тот первый сбитый немецкий самолёт…
Да, есть что-то общее... После армии я вернулся в Ленинград и отец сразу устроил мне экскурсию в НИИ-380, где тогда работал. Здание этого института находилось на набережной Фонтанки, напротив Летнего сада. Помню, как заглянул в лабораторию, где шла работа над проектом первого советского серийного телевизора «прямого видения», а не «проекционного», как раньше (первый проекционный телевизор был спроектирован в США в 1929 году русским эмигрантом В.К.Зворыкиным и представлял собой огромный вертикально расположенный кинескоп, помещённый в деревянный корпус и передававший изображение зрителю благодаря зеркалу, закреплённому на внутренней стороне крышки, открывающейся под углом 45 градусов). Лабораторией руководил Владимир Константинович Кениксон, который тут же предложил мне нарисовать своё видение нового телевизора, что я и сделал. Этот эскиз затем стал основой для первого телевизора «КВН», что сейчас ассоциируется лишь с известной телевизионной передачей. А ведь название было составлено из первых букв фамилий создателей абсолютно нового отечественного направления: Кениксон, Владимиров, Николаев.
Рисунок, предъявленный Вячеславом Фатовым главному разработчику телевизора КВН-49 В.К. Кениксону в 1948 году
После демобилизации я устроился на работу в лабораторию Кениксона в качестве техника-конструктора, поскольку профессии «дизайнер» тогда не существовало. Заочно поступил в Политехнический институт, а в 1960-е годы отучился на впервые открытых в СССР курсах «технической эстетики» в ХПУ им. В.И.Мухиной, специально предназначенных для художественного образования инженеров. Профессию преподавали нам И.А.Вакс и Е.И.Катонин, плюс к тому нас учили живописи, рисунку, лепке и даже инженерной психологии. Моя выпускная дипломная работа была заказана НИИ Телевидения и называлась «Система управления самолётами на трассах». Проект был реализован и там мне впервые удалось отделить зону операторов от технической зоны, а в моём дипломе была написана новая и уникальная на тот момент специальность: «художник-конструктор».
Комплект наплечной телекамеры с носимым магнитофоном «ВЗОР», дизайнер Александр Михайлов, руководитель проекта Вячеслав Фатов
Первая портативная отечественная телевизионная камера «Весна». Главная особенность её решения в создании уникального куркового механизма фокусировки. Камера удостоена Гран-при на международной выставке в Брюсселе и Золотой медали ВДНХ. Конструктор и дизайнер Вячеслав Фатов.
Вячеслав Фатов на 300-метровой отметке строящейся Останкинской телебашни в Москве
Студийная телевизионная камера цветного телевидения третьего поколения, дизайнер Анатолий Белокопытов, ведущий дизайнер Вячеслав Фатов
Так, на долгие годы, вперёд определилась моя судьба. Продолжая работать в НИИ Телевидения, которое тогда перебазировалось с Фонтанки на Политехническую улицу (угол с улицей Шателена), я занимался художественным конструированием телевизионной и видеоаппаратуры. При этом удавалось не только проектировать, но и доводить до производства такие изделия, как первую в мире наплечную телекамеру «Взор» и телекамеру «Весна 3», которая успешно использовалась в проекте «Апполон-Союз» и на советском орбитальном комплексе «Мир», в том числе и в открытом космосе.
Этот листок, как видно из подписей, побывал в космосе - как и телекамера, спроектированная коллективом дизайнеров ВНИИТелевидения и фирмы Томсон
Наша группа технической эстетики, которой я тогда руководил, была головной, в штат входило до десяти человек. Долгие годы группу возглавлял Виктор Васильевич Васильев, один из основоположников дизайна в нашей стране, главный художник ВНИИРПА им.А.С.Попова (Всесоюзный научно-исследовательский институт радиовещательного приёма и акустики). Увы, в 1995 году группа была сокращена, а люди уволены.
Тогда задам традиционный российский вопрос, который задаю всем относительно ситуации с промышленным дизайном: «кто виноват и что делать»?
Да уж, вопрос уровня Чернышевского. Но ведь и правда, в нашем некогда головном НИИ Телевидения сейчас сохранилась лишь небольшая часть, а большинство помещений сдаётся в аренду. Чтобы попытаться ответить на вопрос приведу, пожалуй, такой пример. В Политехническом институте, где я в 50-е годы учился и комплекс зданий которого был построен в конце 19-го века, в центре главного корпуса на втором этаже находится… «Белый» концертный зал уровня Филармонии, и это в техническом учебном заведении! Первым директором института был князь А.Гагарин, большой любитель музыки, закупивший музыкальные инструменты для студенческого симфонического оркестра, успешно затем выступавшего. А уже в советское время в том же зале свой первый концерт дал вернувшийся в конце сороковых из эмиграции Александр Вертинский, пел здесь Борис Штоколов и играл на рояле Владимир Софроницкий. Традиция продолжается до сих пор.
Зачем я об этом говорю? А затем, чтобы показать, как разные, казалось бы, творческие направления могут перетекать друг в друга и на пересечении создавать точки роста. Ни в коем случае нельзя отделять «физиков» от «лириков», это путь в тупик. Наоборот, я абсолютно убеждён, что те курсы «технической эстетики» для инженеров, созданные И.А.Ваксом в 50-е годы в ХПУ им. В.И.Мухиной и где я получил бесценные знания, дали тогда огромный импульс развитию отечественного дизайна и промышленности. Подобные решения снова становятся более чем актуальными сегодня.
Вячеслав Александрович, в заключение просьба дать личное определение: что же такое дизайн?
Возможно дизайн – это осознанная гармония между человеком и предметом, им созданным или открытым.
Большое спасибо. Пользуясь случаем поздравляю и лично Вас, и всех наших читателей с Днём Победы!
Сергей Дужников, председатель секции промышленного дизайна СПб Союза дизайнеров
